Неточные совпадения
— Княгиня сказала, что ваше
лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания…
Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Слишком сильные чувства не отражались в чертах
лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные
дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на то, рад ли или не рад был этому гость.
Тут случилась неожиданность: Алеша вдруг чихнул; на скамейке мигом притихли. Алеша встал и пошел в их сторону. Это был действительно Смердяков, разодетый, напомаженный и чуть ли не завитой, в лакированных ботинках. Гитара лежала на скамейке. Дама же была Марья Кондратьевна, хозяйкина
дочка; платье на ней было светло-голубое, с двухаршинным хвостом; девушка была еще молоденькая и недурная бы собой, но с очень уж круглым
лицом и со страшными веснушками.
— Это твоя
дочка, Касьян, что ли? — спросил я. (
Лицо Аннушки слабо вспыхнуло.)
Матушка бледнеет, но перемогает себя. Того гляди, гости нагрянут — и она боится, что
дочка назло ей уйдет в свою комнату. Хотя она и сама не чужда «светских разговоров», но все-таки дочь и по-французски умеет, и манерцы у нее настоящие — хоть перед кем угодно не ударит
лицом в грязь.
Разумеется, покуда
дочки показывают товар
лицом, маменьки хлопают в ладоши и по очереди поздравляют друг друга.
Тогда только зарыдала панночка, закрывши руками белое
лицо свое: «Погубил ты, батьку, родную
дочку свою!
Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному
лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико
дочки.
По
лицу его
дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею.
Крестьянка не хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют быть для полковницы, советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или более; если же госпоже полковнице, майорше, советнице или генеральше (в соразмерности моего посула едровской ямщичихе), у которой
дочка лицом недурна или только что непорочна, и того уже довольно, знатной боярин седмидесятой, или, чего боже сохрани, седмьдесят второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысяч, или глухо знатное приданое, или сыщет чиновного жениха, или выпросит в почетные девицы, то я вас вопрошаю, городские матушки, не ёкнет ли у вас сердечко? не захочется ли видеть
дочку в позлащенной карете, в бриллиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущую цугом вместо двух заморенных кляч, которые ее таскают?
Купеческая
дочка, доставшаяся князю, едва умела писать, не могла склеить двух слов, была дурна
лицом и имела только одно важное достоинство: была добра и безответна.
— Хромого Нила
дочка?
Лицо мне знакомое, ибо не однажды драл меня за уши…
— Славно, славно, дикарочка моя! — отвечал тот (за резвость и за смуглый цвет
лица Петр Михайлыч прозвал
дочку дикарочкой).
А… а все-таки, должен вам сознаться, что ночь после этого провел прескверно и в перерывчатом сне видел льва. Что бы это такое значило? Посылал к хозяину гостиницы попросить, нет ли сонника? Но хозяйская
дочка даже обиделась и отвечала, что «она такими глупостями не занимается». Решительно нет никакой надежды предусмотреть свою судьбу, — и я поехал
лицом к
лицу открывать что сей сон обозначает?
На бечевке, протянутой от выступа печи до верхнего косяка двери, висела грубая посконная занавеска, скрывавшая правое окно и постель рыбаковой
дочки; узковатость занавески позволяла, однако ж, различить полотенце, висевшее в изголовьях, и крошечное оловянное зеркальце, испещренное зелеными и красными пятнышками, одно из тех зеркальцев, которые продаются ходебщиками — «офенями» — и в которых можно только рассматривать один глаз, или нос, или подбородок, но уж никак не все
лицо; тут же выглядывал синий кованый сундучок, хранивший, вероятно, запонку, шелк-сырец, наперсток, сережки, коты, полотно, две новые понявы и другие части немногосложного приданого крестьянской девушки.
Когда
дочке Анны Николаевны, Мане, было два года, умер ее отец, не оставивший после себя ничего, кроме долгов. Пьяный муж, озлобившись, схватил жену за косу и ударил ее
лицом о печку, раздробив нос и изуродовав
лицо. В тот же год его самого сослали по суду в Сибирь за кражу казенных денег.
— Что,
дочка? — отвечал Харлов и пододвинулся к самому краю стены. На
лице его, сколько я мог разобрать, появилась странная усмешка, — светлая, веселая, — и именно потому особенно страшная, недобрая усмешка… Много лет спустя я видел такую же точно усмешку на
лице одного к смерти приговоренного.
За столом нас было шестеро: она, Приимков,
дочка, гувернантка (незначительная белая фигурка), я и какой-то старый немец, в коротеньком коричневом фраке, чистый, выбритый, потертый, с самым смирным и честным
лицом, с беззубой улыбкой, с запахом цикорного кофе… все старые немцы так пахнут.
— Ай, ай!.. Нет, нет, сиди-ка дома. Как это можно! — говорила жена управляющего, глядя на Акулину пристально и с каким-то жалостным выражением в
лице. — А, да какая у тебя тут хорошенькая девочка! — продолжала она, указывая на Дуньку и думая тем развеселить больную. — Она, кажись,
дочка тебе?.. То-то; моли-ка лучше бога, чтоб дал тебе здоровье да сохранил тебя для нее… Вишь, славненькая какая, просто чудо!..
Этому выражению нельзя было противиться; человек самый грубый и холодный подвергался его волшебному влиянию и, поглядев на Наташу, чувствовал какое-то смягчение в черствой душе своей и с непривычной благосклонностью говорил: «Ну, как хороша
дочка у Василья Петровича!» Одна Наташа, не то чтобы не знала, — не знать было невозможно, — но не ценила и не дорожила своей красотой; она до того была к ней равнодушна, что никогда мысль одеться к
лицу не приходила ей в голову; наряд ее был небрежный, и она даже не умела одеться.
Дядя как-то тепло посмотрел на Менделя. Тот дружески, но все же почтительно кивнул головой и погладил свою красивую волнистую бороду. По
лицу г-жи Мендель, как неуловимая зарница, пробежал румянец, и она значительно посмотрела на сыновей и
дочку, как бы тревожась: поддержат ли они свое достоинство хорошо воспитанных детей.
Мелькнула перед ним и фигура того старика с геморроидальным
лицом, в ветхом, чем-то подпоясанном, ватном халатишке, отлучившегося было еще до пожара в лавочку за сухарями и табаком своему жильцу и пробивавшегося теперь, с молочником и с четверкой в руках, сквозь толпу, до дома, где горели у него жена,
дочка и тридцать с полтиною денег в углу под периной.
Жених! жених! Коляска под крыльцом.
Отец и
дочка входят с офицером. —
Не вышел ростом, не красив
лицом,
Но мог бы быть товарищам примером:
Весь раздушон, хохол торчит вихром,
Торчат усы изысканным манером,
И воротник как жар, и белый кант,
И сахара белее аксельбант.
Майор, запахнув халатик, подкрался на цыпочках к двери и осторожно заглянул на дочь из своей комнаты. Тревога отеческой любви и вместе с тем негодующая досада на кого-то чем-то трепетным отразились на
лице его. Нервно сжимая в зубах чубучок своей носогрейки, пришел он в зальце, где сидела Нюта, не замечавшая среди горя его присутствия, и зашагал он от одного угла до другого, искоса взглядывая иногда на плачущую
дочку.
Отца Наташа видит мало и редко… Сам Андрей не знает, как держать себя с дочкой-барышней… Смущается, будто робеет даже. Но Наташа любит отца. Любит его открытое
лицо нестареющего красавца, его мозолистые руки, его зычный голос. Любит Наташа до безумия птицей лететь в быстрой тройке, управляемой отцом, по покрытым снегом полям Восходного… Рядом француженка m-lle Arlette, живая, молоденькая, веселая, как ребенок… Впереди отец… Стоит на передке тройки, гикает, свищет на быстрых, как ветер, коней.
Цвибуш взглянул на
лицо Ильки, пожал плечами и пошел за непослушной
дочкой, бормоча, жестикулируя руками и издавая свистящие звуки.
Дочка остановилась и повернула к отцу свое
лицо.
Лицо было искажено скверной, злой улыбкой. Зубы были оскалены по-собачьи…
На
лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную
дочку за хорошего человека и теперь со спокойною совестью может раскладывать пасьянс; дочь ее, небольшая полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным
лицом, поставив локти на стол, читала книгу; судя по глазам, она не столько читала, сколько думала свои собственные мысли, которых не было в книге.
Кабы еще к этому хоть одно приветное слово от тебя,
дочки моей!.. хоть бы одну слезинку на
лицо матери прежде, чем закрою очи!..
Не в отсутствии взаимности состояло это несчастье, но в
лице папеньки «предмета», отставного секретаря сиротского суда, колежского советника Акиндина Михайловича Грабастова. Сердце его юной
дочки Софьи Акиндиновны давно уже трепетно билось о корсетик при виде Виктора Дмитриевича и, особенно, его цветных галстуков. Давно они уже передавали друг другу цыдулки на бумажках с изображением Амура, несущего в руках сердце, пронзенное стрелой, но отец был непреклонен.
— Вот видишь, добрая барышня, у меня была
дочка, лет шести. Случись у нас в доме пожар. Кто подумает об дочери, как не мать! Что дороже для нас, как не дитя! Я хотела спасти ее, упала под горящее бревно и обожгла себе половину
лица.